Свет и тени Токийского процесса – 1
В связи с историей “Нанкинской резни“, да и вообще “исторической правды”, невольно вспоминается Токийский процесс. Что это было – суд народов, вердикт истории или пир победителей, как на знаменитой картине Павла Филонова? Я оказался первым русским историком, осмелившимся публично выступить против официальной версии, чем горжусь.
Вышедшая в 2005 г. книга “Россия и Япония: меч на весах” заканчивалась главой о Токийском процессе, которую привожу ниже – как всегда по частям. Должен оговориться, что с момента отдачи текста в печать в мае 2004 г. я его не пересматривал; только убрал “доктрину Вышинского”, а то товарищи волнуются.
Суд победителей над побежденными всегда
неудовлетворителен и почти всегда несправедлив
Вильям Ральф Инге,
настоятель собора Св. Павла в Лондоне,
1951 г.
О работе Международного военного трибунала для Дальнего Востока (МВТДВ) в Токио в 1946-1948 гг., который еще называют «вторым» или «дальневосточным Нюрнбергом», в нашей стране – в отличие от «первого» Нюрнбергского процесса, судившего лидеров поверженной Германии, – знают в общем-то мало.
Анонсированное в 1990 г. издательством «Юридическая литература» многотомное издание «Токийский процесс», в котором, как было обещано, «с наибольшей полнотой и точностью будут воспроизведены стенограмма и документы» этого неординарного события, так и не вышло в свет. Боюсь, никогда и не выйдет, если принять во внимание объем одной только стенограммы, не считая приложений, – порядка пятидесяти тысяч машинописных страниц – и явно некоммерческий характер подобного издания. Пока же российскому читателю приходится довольствоваться в основном официозными историями суда в Токио, трактующими его как торжество справедливости над исчадиями ада. Все они написаны бывшими участниками процесса и, несмотря на содержащуюся в них информацию, откровенно тенденциозны и не свободны от ошибок (1). Что в общем и не удивительно.
Спорам о Токийском процессе столько же лет, сколько и самому процессу. Что это было – справедливый и беспристрастный «суд народов» над преступниками мирового масштаба или «правосудие победителей», тривиально покаравшее лидеров поверженной стороны? Свой взгляд на проблему я изложил еще десять лет назад в нескольких журнальных статьях и небольшой книге «Подсудимые и победители», выпущенной тиражом 400 экземпляров за свой счет, фактически как «самиздат». Книжку, однако, заметили и обругали как «попытку реабилитации военных преступников». Никого реабилитировать я не призывал, но оказался хронологически первым в России критиком всего этого действа. Чем, говоря откровенно, горжусь и сегодня.
Токийский процесс, как и Нюрнбергский, имел сугубо политический, а не юридический характер. Во-первых, обвинение и судьи выступали на нем как единая команда, что исключает возможность беспристрастного рассмотрения дела и вынесения объективного вердикта. Эта команда была организована на государственном уровне и призвана карать, а не искать истину. «Суд состоял только из представителей держав-победительниц, односторонне заинтересованных в осуждении обвиняемых. Они были судьями в своем собственном деле, что противоречит любому представлению о праве», – протестовал в Нюрнберге Риббентроп (2). В Токио было то же самое.
Представители большинства бывших колоний, нейтральных стран и тем более самой Японии в процессе не участвовали, что нидерландский член трибунала Бернард Ролинг позднее отнес к числу самых больших недостатков процесса. «Они всегда были бы в меньшинстве, – добавил он, – и не могли бы решить исход дела. Однако… присутствие японского судьи могло бы предупредить многие ошибки» (3). К моменту начала войны на Тихом океане и даже к началу периода, подпадавшего под юрисдикцию МВТДВ по решению тех же победителей (1928-1945 гг.), Таиланд (Сиам) и Монгольская Народная Республика были, наряду с Китаем и Японией, единственными независимыми государствами в Азии, однако, на процесс их не пригласили. Монголию, видимо, потому, что она не была признана никем, кроме Советского Союза (который попросту никого туда не пускал), но… из представленных в трибунале стран Филиппины получили ограниченную независимость только в 1936 г., оставаясь под протекторатом США (фактически же колонией), а Индия и вовсе обрела ее только в ходе процесса. Не было в составе трибунала судей из Кореи, Бирмы, Вьетнама и Индонезии, успевших объявить себя независимыми к началу его работы. Более того, провозглашение полной независимости Филиппин и Бирмы, равно как и создание первого индийского национального правительства в изгнании под руководством Субхаса Чандра Боса были осуществлены как раз японцами. О подлинной свободе речь не шла, но символическое значение этих акций и их влияние на послевоенное обретение суверенитета азиатскими странами трудно переоценить. Забрать провозглашенную независимость назад было уже нельзя, как бы ни хотели этого метрополии, особенно утратившие реальные возможности для этого – Франция и Нидерланды.
Во-вторых, подсудимые были объявлены «военными преступниками» не только до вынесения приговора, но еще до предъявления им официального обвинения. Для придания этому должного веса была использована вся мощь союзных и подконтрольных союзникам средств массовой информации (не исключая и те политические технологии, которые сегодня принято называть «черным пиаром»), что обеспечивало стопроцентную информационную поддержку в мировом масштабе. Иными словами, и на Нюрнбергском, и на Токийском процессах безраздельно царствовал несовместимый с современными понятиями о правосудии принцип «презумпции виновности», хотя открыто об этом никто не говорил. Не случайно, критикуя их, британский юрист Фредерик Вил вспомнил слова генерального прокурора Англии Оливера Сент-Джона, сказанные в 1641 (!) г.: «Никаких доказательств не нужно, если все чувствуют, что обвиняемый виновен» (4). Похоже, победители придерживались той же философии и триста лет спустя.
В-третьих, обвинению и защите на практике не были предоставлены равные права и возможности. Обладая правом отвергать любые доказательства или свидетельства, представляемые обеими сторонами, трибунал в большинстве случаев (но не во всех!) принимал решение в пользу обвинения, давая понять, на чьей стороне находятся его симпатии. Однако, положение подсудимых и защиты здесь было лучше, чем на Нюрнбергском процессе. Обвинение воздерживалось от оскорбительных эпитетов и определений в адрес обвиняемых, что в Нюрнберге было обычной практикой. Далее, всем подсудимым кроме японских защитников были предоставлены еще и американские адвокаты, знатоки англо-саксонского права и судебной процедуры, на которых основывался процесс. Председатель трибунала австралийский судья Уильям Уэбб несколько раз недовольно замечал, что, дескать, в Токио, в отличие от Нюрнберга, защите дано слишком много времени и свобод и что процесс вообще затянулся, но был, как правило, корректен и, случалось, призывал к порядку не только адвокатов, но и обвинителей. Но вот еще одна примечательная деталь. Американская военная полиция, охранявшая здание суда и поддерживавшая в нем порядок, демонстративно делала различие между защитниками: при входе в зал портфели и папки японских адвокатов подвергались досмотру, как у обычных посетителей, а американских – нет.
Группу защитников возглавил маститый юрист Удзава Сомэй, президент университета Мэйдзи, но основной «моторной силой» стал его заместитель Киёсэ Итиро. До войны Киёсэ восемь раз избирался в парламент, потом был подвергнут «чистке», но допущен к процессу, а по окончании оккупации еще шесть раз был депутатом и даже избирался председателем нижней палаты парламента. В качестве ведущего теоретика выступал профессор юридического факультета Токийского университета Такаянаги Кэндзо, выпускник Гарварда, специалист по международному праву – и либерал, в отличие от националистов-консерваторов Удзава и Киёсэ. Это слаженно работавшее трио направляло и координировало действия полутора сотен человек – адвокатов, их помощников и технического персонала защиты (5).
Следует особо отметить, что американские адвокаты – а в их числе были не только штатские, но и военные юристы, назначенные военным минитерством! – самоотверженно боролись за своих подзащитных, которых, получается, обвиняли их же коллеги и сослуживцы. Американские защитники трудились не для гонорара (кто был в состоянии его заплатить?!), не за страх, а за совесть, «ради доброго имени американской юстиции», несмотря на нередкое поношение в прессе самой разной ориентации. Большинство японских подсудимых сохранило благодарную память об этих вчерашних врагах, а избежавшие смертной казни нередко становились их друзьями. Бывший посол в СССР и министр иностранных дел Того Сигэнори не дожил до освобождения. Но его американский защитник майор Бен Брюс Блэкни (6), выйдя в отставку и занявшись преподаванием и юридической практикой в Токио, заботился о его вдове-немке Эдит и дочери Исэ – вместе с Ниси Харухико, который был заместителем Того в министерстве, а затем, переквалифицировавшись из дипломатов в юристы, стал адвокатом бывшего шефа на Токийском процессе. Блэкни и зять министра Того Фумихико (позднее японский посол в США) перевели на английский язык воспоминания Того, написанные в тюрьме и опубликованные посмертно. Один из первых экземпляров английского издания 1956 г. Эдит Того подарила Ниси – верному другу покойного мужа – с трогательной дарственной надписью. «Книги имеют свою судьбу», и сегодня этот уникум стоит у меня на полке.
Однако, сотрудничество японских и американских защитников наладилось не сразу. Б. Ролинг вспоминал: «Позиция японских подсудимых и адвокатов была такова, что они стремились защитить честь своей страны, честь императора и Японии и не особенно заботились о личной репутации обвиняемых. Их главным интересом было спасение Япония. Напротив, американские адвокаты готовы были все принести в жертву своим клиентам… Они подчинили себе защиту, что принимали не все японцы, не хотевшие возлагать вину на японское правительство ради интересов конкретных подсудимых… Кто-то даже определил позицию японских адвокатов как «благородное возложение венков на могилы своих подзащитных»…» (7). Лейтенант Аристидес Лазарус, защищавший бывшего военного министра Хата Сюнроку, заявил на совещании адвокатов в самом начале работы: «Я готов повесить двадцать семь прочих обвиняемых, чтобы спасти фельдмаршала Хата, моего клиента; мой первый и единственный долг верности – клиенту» (8). Со временем это противоречие было разрешено, и защита в большинстве случаев тоже работала как слаженная команда, хотя за ней, в отличие от обвинения, не стояло никаких правительств или государственных структур.
Страницы: 1 2