Свет и тени Токийского процесса – 1
В-четвертых, обвиняемых судили в том числе за преступления, которые не были классифицированы соответствующим образом на момент их совершения, т.е. на основе не-юридического принципа ex post facto, или «обратной силы закона». Затем, в основу концепции обвинения было положено понятие «заговора» (conspiracy), заимствованное из англо-саксонского права (где оно предусматривает участие 2 и более человек) и не получившее к тому времени международного признания. В данном случае оно имело очевидно политический, а не юридический характер. В Нюрнберге французский судья, авторитетный юрист профессор Анри Доннедьё де Вабр, которого невозможно заподозрить даже в малейших симпатиях к подсудимым, резонно критиковал эту концепцию в качестве основы работы трибунала. Б. Ролинг, единственный из судей, подробно прокомментировавший Токийский процесс «для истории», через тридцать лет подверг ее не менее резкой критике: «Покрывая все, что произошло до и во время войны, обвинение в заговоре означает, что если вы в нем участвовали, вы отвечаете за все. Поэтому вам не надо доказывать чью-либо принадлежность к конкретным преступлениям или убийствам, а только лишь его участие в заговоре. Это одна из самых опасных черт англо-саксонской уголовной системы» (9). Виновными по этой статье были признаны 23 из 25 подсудимых – против 7 из 22 в Нюрнберге. Поэтому с другим замечанием Ролинга по тому же поводу и на той же самой странице: «В токийском обвинительном заключении пункт о заговоре не играл столь решающей роли (как в Нюрнберге – В.М.)», – едва ли можно согласиться.
В-пятых, страны-члены трибунала были сами виновны в совершении ряда военных преступлений, что должно быть признано в полной мере и со всей объективностью. В последнее время некоторые отечественные авторы, обращаясь к Нюрнбергскому и Токийскому процессам, заявляют, что и Советский Союз должен был находиться на скамье подсудимых, а его лидеры «сами были достойны не менее впечатляющего процесса». Эти малооригинальные, но зато «политически корректные» в определенных кругах и определенных условиях заявления только повторяют давние утверждения антисоветски и антироссийски настроенных иностранных критиков. Оставляя в стороне ответственность советских руководителей перед собственным народом, – ведь лидеров Германии и Японии судили за преступления не перед своими народами, а перед странами-победительницами, – нельзя не признать, что ответственность руководителей союзных стран за вторую мировую войну ничуть не меньше. Нашим «союзникам» можно предъявить и немало конкретных обвинений, как делают американские и европейские историки-ревизионисты. Представим себе аналогичный процесс, на скамье подсудимых которого оказались бы Черчилль, Иден, Даладье, Рейно, Бенеш, Бек… Так что «двойной стандарт», в той или иной форме до сих пор доминирующий в интерпретации послевоенных процессов и их решений, не делает чести ни историкам, ни тем более юристам.
В-шестых, правила процедуры трибунала, введенные в действие властью главы союзной военной администрации в Японии генерала Дугласа Макартура, предусматривали то, что едва ли было бы допустимо в любом обычном суде. Например, они позволяли трибуналу принимать к рассмотрению (раздел 16): 1) любой подписанный и введенный в действие документ без доказательств подлинности подписи и факта введения его в действие; 2) все аффидевиты, показания и другие заявления, а также любые дневники, письма и прочие документы, которые представляются содержащими информацию, имеющую отношение к сути дела; 3) копию любого документа или любое вторичное свидетельство о его содержании, если, по мнению трибунала (!), оригинал недоступен или его представление займет слишком много времени. В таких условиях и обвинение, и защита формально могли предоставлять любые свидетельства, не заботясь об установлении их подлинности, как того требует обычная судебная процедура, не говоря уже об аутентичности содержания. Право решения по каждому конкретному вопросу оставалось за трибуналом. Однако, в условиях практически полного единства действий обвинителей и судей этот пункт давал колоссальное преимущество обвинению, что признавали и судьи, и подсудимые.
Документы, представленные государственными структурами стран-организаторов процесса, принимались трибуналом за единичными исключениями, несмотря на протесты защиты, требовавшей более весомых доказательств того, что в них утверждалось. Но никакой проверки не было – ни тогда, ни потом. Б.Н. Славинский писал: «По специальному заданию ЦК ВКП(б) Министерство иностранных дел СССР, генеральный штаб Красной Армии, штаб пограничных войск, КГБ, министерства морского флота и рыбного хозяйства, Прокуратура СССР, а также различные научно-исследовательские институты подготовили многие десятки справок, документов и карт, в которых искажались цифры, подтасовывались факты, фальсифицировалась история советско-японских отношений» (10). Чтобы избежать упреков в предвзятости, следует добавить, что так поступали и другие страны, стремясь придать больший вес своим обвинениям, особенно Китай. Классический пример – «Нанкинская резня», споры о которой продолжаются по сей день (11).
В-седьмых, трибунал имел право по своему усмотрению принимать или не принимать показания обвиняемых и свидетелей, никак не подтвержденные документально. На практике он почти автоматически принимал все показания, выгодные обвинению, и отвергал свидетельства в пользу защиты. Использование признательных показаний (в том числе со стороны обвиняемых) в качестве исчерпывающего доказательства вины, дополнительно не требующего документального или фактического подтверждения, стало основой советских «показательных процессов» 1936-1938 гг. Принципиальное сходство судов над «военными преступниками» и «троцкистами-бухаринцами» показал уже вскоре после войны Ф. Вил, заметив, однако, что ссылка на подобные аналогии ввиду непопулярности «показательных процессов» за пределами СССР и их очевидной несовместимости с современным правом была табу (12). Аналогию отметил в своих тюремных записях и Сигэмицу Мамору, который в бытность послом в СССР наблюдал показательные процессы «параллельного троцкистского террористического центра» Пятакова-Радека (январь 1937 г.) и «право-троцкистского блока» Бухарина-Рыкова (март 1938 г.) (13). Московские процессы проходили в присутствии глав иностранных дипломатических миссий, дабы показать миру, что у нас все по закону.
В Токио принцип «царицы доказательств», как называл Вышинский признательные показания, работал не так часто и не так эффективно, как в Нюрнберге, но прибегали к нему представители практически всех стран-участниц трибунала. Поэтому ироническое «недоумение» западных журналистов по поводу присутствия в составе трибунала «сталинистского судьи» имело сугубо пропагандистский характер. Тот же самый принцип попыталась использовать – с подачи президента Рузвельта, вдохновившегося опытом московских судебных шоу, – американская Фемида на так называемом «Большом процессе подстрекателей» (Great Sedition Trial) в 1944/45 гг. против главных противников вступления США в войну: политического аналитика Лоуренса Денниса, бывшего военного атташе в Берлине полковника Трумена Смита, лидера военизированной организации «Серебряные рубашки» Вильяма Дадли Пэлли, публициста Ральфа Таунсенда и других. Однако, в условиях демократии надуманный процесс развалился сам собой, выставив на посмешище Верховный Суд: Деннис, под дружный смех зала, обращался к обвинителю не иначе как «господин Вышинский». Обвиняемых пришлось распустить по домам. Жаль, об этой поучительной истории почти не знают в России. Да и в самих Соединенных Штатах вспоминать о ней не рекомендуется (14).
Наконец, Токийский процесс, проходивший в условиях разгоравшейся «холодной войны», в большей степени, чем Нюрнбергский, был ареной формально скрытого, но очевидного политического противостояния между США, Великобританией и их саттелитами, с одной стороны, и СССР, с другой. Почитайте воспоминания советских участников процесса, особенно А.Н. Николаева, и это станет очевидным. Позиции первых доминировали, но периодически и им приходилось идти на уступки. Это было видно и при формировании списка подсудимых, и при вынесении приговора. Намечавшийся в свидетели обвинения (!), бывший министр иностранных дел, атлантист и русофоб Сигэмицу Мамору и бывший командующий Квантунской армией Умэдзу Ёсидзиро оказались в числе подсудимых только в апреле 1946 г., непосредственно перед началом процесса – по решительному требованию советской стороны.
Все сказанное позволяет сделать совершенно определенный вывод: Токийский процесс был политическим процессом, судом победителей над побежденными. Процесс был основан на созданных ex post facto правовых установлениях, которые эклектически сочетали элементы «буржуазного» англо-саксонского и «социалистического» советского права. Результат процесса был задан заранее: разумеется, имеются в виду не конкретные приговоры конкретным лицам, но общий обвинительный исход (в отличие от Нюрнберга, оправданных в Токио не было). В этом и только в этом качестве он может и должен быть признан.
Читайте далее:
Cвет и тени Токийского процесса – 2
Свет и тени Токийского процесса – 3
Свет и тени Токийского процесса – 4
Автор: Василий Молодяков, 29.08.2010
Страницы: 1 2