«В свете неизбежности краха японского империализма» – 5
7 июля император вызвал к себе премьера Судзуки Кантаро и, поинтересовавшись, как идут переговоры с СССР, объявил, что намерен отправить в Москву специального посланника с личным письмом к советским руководителям.
10 июля Высший совет по руководству войной принял соответствующую резолюцию, но не назвал фамилии посланника. 11 июля Того послал Сато «сверхсрочную» и «совершенно секретную» телеграмму, в которой впервые открытым текстом сообщил ему о намерении Японии искать советского посредничества для выхода из войны. Днем позже, после докладов маркиза Кидо Коити и премьера, император поручил эту миссию Коноэ. Принц согласился, хотя, по некоторым воспоминаниям, без особого энтузиазма. Коммунистов Коноэ не любил: в январе 1945 г. представил императору подробный доклад о коммунистической угрозе в Японии, главной носительницей которой считал… среднее армейское офицерство (11), – но в открыто русофобских акциях не участвовал и на возможность переговоров с США или Великобританией не надеялся. Японских лидеров также подгоняла перспектива скорого созыва новой межсоюзнической конференции и запланированный визит в Москву Сун Цзывэня, полномочного эмиссара Чан Кайши.
Малик снова попытался задавать конкретные вопросы, но Андо от ответа уклонился, хотя попросил считать весь разговор сугубо конфиденциальным. Собеседник с легкостью согласился.
Одновременно Того телеграфировал Сато указание немедленно встретиться с Молотовым, как только тот вернется с Потсдамской конференции, а пока посетить Лозовского, информировать его о предстоящей миссии и передать письмо императора, текст которого был сообщен по телеграфу. 13 июля посол вручил письмо Лозовскому. Вот его перевод из Архива внешней политики РФ:
«Строго конфиденциально.
Его Величество Император Японии, глубоко озабоченный бедствиями и жертвами народов всех воюющих стран, увеличивающихся изо дня в день в результате нынешней войны, выражает свою волю, чтобы положить скорее конец войне. Поскольку в Восточно-Азиатской войне США и Англия настаивают на безоговорочной капитуляции, Империя будет вынуждена довести войну до конца, мобилизуя все силы и средства, за честь и существование Отечества. Однако, в результате такого обстоятельства неизбежно усиленное кровопролитие у народов обеих воюющих сторон. Его Величество крайне обеспокоен в этой мысли и изъявляет пожелание, чтобы на благо человечества в кратчайший срок был восстановлен мир».
К сожалению, Б.Н. Славинский передал последующую беседу дипломатов, не прибегая к кавычкам, так что непонятно, где прямые цитаты, а где их изложение: «Ознакомившись с посланием, Лозовский сказал послу, что это послание не имеет адресата и непонятно, кому оно направлено. Посол ответил, что это послание не адресовано особо кому-либо. Желательно, чтобы с ним ознакомился глава государства г-н Калинин и глава советского правительства Сталин. Его Величество Император Японии свое специальное послание перешлет с князем (так в оригинале – В.М.) Коноэ».
Получается, речь шла не более чем об очередном зондаже – о выяснении того, примут Коноэ в Кремле или нет? А конкретные предложения принц – в случае согласия Москвы – привезет с собой? Никакого другого письма императора мы не знаем, так что Коноэ, очевидно, должен был привезти оригинал послания и торжественно вручить его Сталину и Калинину. Однако, ясно, что принц собирался в путь не с пустыми руками. Высший совет по руководству войной продолжал обсуждать, что еще можно предложить Советскому Союзу за помощь в выходе из проигранной, но не оконченной войны. В «чемоданчике» принца лежали Южный Сахалин, Курилы, Маньчжурия (как сфера влияния), отказ от рыболовных прав и даже… сдача Квантунской армии в плен, о чем японцы, по понятным причинам, вспоминать не любят.
Разработанные в окружении Коноэ несколько вариантов предложений предусматривали – в качестве уступок за сохранение императорской системы – освобождение всех захваченных Японией территорий, включая архипелаги Окинава и Огасавара (но не южные Курилы), разоружение, демобилизацию и репатриацию армии. Дальше шла примечательная оговорка: если репатриация будет невозможна, Япония согласна оставить часть личного состава «там, где он находится» и «предложить его труд в качестве репараций». Документ не получил официального статуса и был опубликован после войны как доказательство «доброй воли» принца. Когда в 1993 г. премьер-министр Хосокава Морихиро, внук Коноэ (сын его дочери), настойчиво требовал от президента Ельцина извинений за содержание японцев в сибирском плену, одна из московских газет (кажется, «Советская Россия») опубликовала изложение этого текста под заголовком «Как дед нынешнего премьер-министра Японии своего внука подвел» (ох, не сохранил я эту вырезку!). «Подвел» принц и собственного сына Мититака, попавшего в советский плен и скончавшегося в Тбилиси в 1956 г., накануне репатриации.
Действия Высшего совета были ограничены официальным статусом и жесткой позицией армейского командования, которое призывало, вооружившись бамбуковыми пиками, готовиться к последней битве за Японские острова и пасть в ней «все как один». Реальная работа шла за кулисами, где особую активность проявил контр-адмирал Такаги Сокити из генерального штаба флота, пользовавшийся доверием Ёнаи и действовавший по его поручению. Начиная с 28 июня Такаги представил ему несколько вариантов выхода из войны по известному нам плану: ценой территориальных уступок – количество которых раз от разу росло, но так и не догнало «список Малика» – гарантировать, во-первых, неучастие СССР в войне с Японией, а во-вторых, его посредничество при мирных переговорах с Вашингтоном и Лондоном. Отличный генштабист, Такаги составлял подробные и содержательные меморандумы, которые, однако, уже в момент написания имели только исторический интерес. Усилия «миротворцев» официального статуса не получили и оказались тщетными, поэтому останавливаться на них не будем. Документы, готовившиеся Такаги, были опубликованы в 1952 г. в «Исторической хронике окончания войны», чтобы показать наличие у части японской элиты искреннего стремления к скорейшему завершению войны и к дружбе с Советским Союзом.
Вернемся к московским беседам. Сато настоятельно просил Лозовского ознакомить Молотова с посланием императора до отъезда наркома на Потсдамскую конференцию, намеченного на этот вечер, и дать хотя бы предварительный ответ, что «помогло бы миссии Коноэ подготовиться к приезду в Москву», т.е. уточнить содержимое «чемоданчика». «Учитывая, что путь из Токио до Москвы поездом займет очень много времени, посол от имени японского правительства хотел бы просить советское правительство предоставить этой миссии самолет, направив его на станцию Маньчжурия или на станцию Цицицкар, откуда он мог бы быстрее доставить членов миссии в Москву». По свидетельству Касэ, свиту Коноэ должны были составить: вице-министр иностранных дел Мацумото Сюнъити, бывший начальник бюро договоров МИД и специалист по их подготовке ; бывший министр иностранных дел Сигэмицу; сам Касэ, а также один генерал и один адмирал, не названные по имени. Но этих сведений Сато Лозовскому не сообщил.
18 июля посол получил очередной вежливый отказ: «Высказанные в послании императора Японии соображения имеют общую форму и не содержат каких-либо конкретных предложений. Советскому Правительству представляется неясным также, в чем заключаются задачи миссии князя Коноэ. Ввиду изложенного Советское Правительство не видит возможности дать какой-либо определенный ответ по поводу миссии князя Коноэ». Получив его, Сато послал резкую телеграмму министру – максимально резкую в рамках допустимого этикета – и предложил согласиться на безоговорочную капитуляцию. Того решительно ответил, что это невозможно, что Япония будет сопротивляться до последнего, и приказал любой ценой добиться согласия Москвы на приезд специальной миссии. 25 июля Сато, исполняя задержанные доставкой инструкции от 21 июля, наконец, заговорил о главном. Он сообщил Лозовскому, что Коноэ привезет конкретные предложения по советскому посредничеству для выхода из войны и по дальнейшему характеру двусторонних отношений, подчеркнув, что «задачи миссии… обширны», однако, снова не сказал ничего определенного. Не подействовали и такие разъяснения: «Коноэ пользуется особым доверием дворца и занимает выдающееся положение среди политических кругов Японии. Он едет по личному желанию и поручению императора, и Японское правительство просит благожелательного посредничества Советского правительства». Лозовский попросил письменный текст заявления, который получил в тот же вечер и немедленно отправил в Потсдам Сталину, Молотову и Вышинскому. Туда же полетел проект ответа. Его содержательная часть гласила:
«В Вашем заявлении говорилось, что князь Коноэ имеет конкретные намерения и соображения как по вопросу о посредничестве советского правительства в нынешней войне, так и по вопросу об укреплении японо-советских отношений, но Вы ничего не сообщили о том, какие именно конкретные намерения и соображения предполагает изложить в Москве князь Коноэ.
Советское правительство убеждено в том, что всякое обращение без каких-либо конкретных предложений к США и Великобритании по вопросу о прекращении войны между Японией и этими странами заранее обречено на неудачу. В этих условиях советское правительство, благодарное японскому правительству за доверие, затрудняется тем не менее взять на себя пока посредничество.
С другой стороны, советское правительство хотело бы также знать, какие конкретные предложения имеет японское правительство по вопросу об укреплении японо-советских отношений». «Было бы лучше, – прямо говорилось в заключительной части ответа, – если бы князь Коноэ передал предварительно советскому правительству свои конкретные намерения и соображения через японское посольство в Москве или советское посольство в Токио».
Автор: Василий Молодяков, 13.08.2010