«В свете неизбежности краха японского империализма» – 4
Сато попадал на прием к Молотову с всё большим трудом. Напротив, у Малика с начала 1945 г. не было отбоя от визитеров. Сначала генеральный консул в Харбине Миякава Фунао, проработавший на российском направлении больше двадцати лет: этого невысокого полного человека с неизменной улыбкой на круглом лице, знатока русского языка и русского быта, можно видеть на всех официальных фотографиях, в том числе при подписании пакта о нейтралитете.
15 февраля Миякава имел долгий разговор с Маликом о ходе и возможных последствиях Крымской конференции, в котором рассыпался в похвалах «великому полководцу» и «великому дипломату» Сталину, который единственный «может потребовать от всех стран прекратить войну». Посол увидел в этом откровенный зондаж, ничего внятного гостю не сказал, но тщательно записал беседу и отправил запись в Москву. 4 марта то же самое говорил Танакамару Ясуацу (в советских документах встречается написание: Сукэацу), глава объединения рыбопромышленников, занимавшихся ловом в советских водах. Он имел обширные связи в МИД и политических кругах, поэтому Малик сделал четкий вывод: «Высказывания Танакамару, так же как и рассуждения Миякава, являются почти открытой полуофициальной просьбой Японии к СССР о мирном посредничестве между Японией и США». 21 мая «рыбник» снова пришел к послу, но унес с собой лишь его слова о том, что пакт о нейтралитете «продолжает иметь силу».
11, 12 и 14 мая заседал Высший совет по руководству войной. Адмирал Ёнаи Мицумаса потребовал решительных шагов по улучшению отношений с Москвой. Он выразил надежду, что в обмен на территориальные уступки из СССР можно будет получить нефть для военных кораблей, призванных охранять Японские острова и обеспечивать связь с Китаем и Кореей. Того выступил против этого предложения как заведомо нереального: «Я утверждал, что у нас уже нет никаких шансов на использование СССР в военном или экономическом отношении и что Япония упустила время, когда можно было бы получить из СССР сколько-нибудь значительные поставки вооружений или убедить его играть роль друга Японии… Это был единственный случай, когда у меня возник с Ёнаи спор, близкий к серьезной размолвке» (7). Военный министр генерал Анами Корэтика и начальник генерального штаба армии генерал Умэдзу Ёсидзиро поддержали инициативу морского министра, хотя расходились с ним во взглядах на перспективы Японии в войне: адмирал смотрел на вещи более пессимистически, точнее, реалистически. Согласие относительно поисков мира при посредничестве СССР было достигнуто с таким трудом, что способность Японии вести войну и условия выхода из нее даже не обсуждались.
1 июня Того велел Сато «не упускать возможности бесед с советскими руководителями». 8 июня посол ответил, что нет «абсолютно никакой надежды» на «благоприятное отношение» Москвы в условиях, когда Япония не способна вести войну, а советские войска почти открыто перебрасываются на Дальний Восток. Продолжая верить в возможность если не почетного, то хотя бы приемлемого мира с помощью Москвы, министр решил действовать, не ставя Сато в известность. Он попросил Хирота начать неофициальные беседы с Маликом относительно улучшения двусторонних отношений, но не говорить о посредничестве и не делать конкретных предложений, пока другая сторона не проявит заинтересованность. Эта испытанная стратегия японской дипломатии с самого начала обрекла затею на провал. В зарубежной литературе переговоры Малик-Хирота давно известны, но в нашей стране их полная история была предана гласности только в 1990 г., когда МИД СССР опубликовал (правда, с купюрами) переписку Малика с Москвой (8).
Весной 1945 г. многие иностранные миссии, включая советское посольство, пострадали от интенсивных бомбардировок Токио американской авиацией. Дипломатический корпус был эвакуирован в живописное курортное местечко Гора. Именно там 3 июня в гостиницу к Малику заглянул бывший советник посольства в Москве Камэяма Кацудзи и как бы невзначай сказал, что рядом поселился Хирота, дом которого тоже сгорел во время бомбежки. «По японскому, дескать, обычаю, человек, поселившийся в новом месте, должен нанести визит своим трем ближайшим соседям – напротив, налево и направо. Следуя обычаю, Хирота желает нанести визит мне. Сославшись на русский обычай угощать нового соседа водкой и на отсутствие таковой у меня в отеле, – с очаровательным цинизмом сообщал посол в НКИД четыре дня спустя, – я высказал пожелание принять Хирота на следующей неделе». Малик давно понял, куда идут события, и не желал терять времени на то, что считал пустыми разговорами. Однако, через полчаса настойчивый экс-премьер лично появился в номере посла. Гнать его было неудобно.
Пришлось слушать, с чем тот пожаловал. «Хирота начал с того, что в прошлом году он имел намерение поехать в Москву для переговоров по некоторым вопросам, но в силу ряда обстоятельств не мог этого сделать… В настоящее время все значительно изменилось, разногласий в Японии нет, и теперь все едино стоят за дружественные отношения с Советским Союзом». Дальше началась самая интригующая часть: «Мы в одиночку, сказал Хирота, ведем огромную войну против США и Англии за освобождение и независимость Азии, но Советский Союз занимает значительную часть Азии, и мы считаем, что проблема безопасности Азии может быть решена только Советским Союзом, Китаем и Японией как основными странами Азии… Твердо обеспечить безопасность Азии можно только на основе сотрудничества СССР. Японии и Китая. А базой для этого должна быть дружба Японии с СССР».
Как видно из японских документов, сказанное соответствовало решениям Высшего совета по руководству войной от 14 мая. Почти то же самое пятью годами ранее Молотов слышал от Того, а Сталин от Мацуока. Но тогда Япония еще не вела войны на Тихом океане, с ее мощью необходимо было считаться, а потому их внимательно слушали. Теперь посол, посланный наблюдать «как подыхает Япония», внимал собеседнику только из вежливости. Кстати, бывший министр иностранных дел Арита 9 июля подал императору памятную записку, в которой прямо говорил о бесперспективности попыток привлечь на свою сторону СССР, а также Яньань (китайских коммунистов) и Чуньцин (Чан Кайши).
На следующий день беседы продолжились. Хирота завел разговор о необходимости коренного улучшения двусторонних отношений и заключения нового договора. «Обе стороны соблюдают этот пакт, – подчеркнул он. – Не было бы никакого беспокойства, если бы срок пакта не истекал через год, но так как по истечении этого срока пакт теряет силу, то поэтому наша страна должна подумать о будущем. Пока пакт находится еще в силе, – старательно повторял гость, – японская сторона желает еще больше укрепить дружественные отношения с Советским Союзом. В нашей стране сейчас глубоко изучается вопрос относительно формы улучшения этих отношений, и я думаю, что советская сторона тоже изучает этот вопрос… Какая форма договора была бы целесообразной – для Японии безразлично. Мы согласны на любую форму, лишь бы она могла удовлетворить цели Японии». Малик понимал, что речь идет о выходе из войны, но умолчание о главной цели зондажа и отсутствие конкретных предложений позволяли спустить дело на тормозах. Посол, похоже, неплохо овладел языком японской дипломатии и дал Хирота совершенно классический ответ: «Вы затронули целый комплекс больших и сложных вопросов, а в условиях современной обстановки даже своеобразных вопросов. Все они в целом и каждый в отдельности требуют обстоятельного изучения и обдумывания».
В Москву он писал без экивоков: «Неожиданность и внезапность встречи Хирота со мной была инсценирована грубо и неуклюже. У японцев почва горит под ногами, время не терпит, припекло, а посему им теперь не до внешних форм и благовидных предлогов. Скорее бы добиться существа, обеспечить прочность отношений с СССР… Подобное заискивание японцев перед Советским Союзом является вполне логичным и закономерным в свете международной обстановки и тяжелого, бесперспективного военного положения Японии… Если общая международная обстановка такова, что вести подобные переговоры с японцами для нас целесообразно, то им, мне кажется, все же следовало бы предъявить максимум из тех требующих разрешения проблем, которые изложены в… моем докладе».
Малик имел в виду июльский доклад 1944 г. Из последней фразы видно, что об окончательном решении Сталина вступить в войну он не знал (хотя мог догадываться), а потому делал предположения о дальнейшем ходе переговоров. «Можно с известной долей основания считать, что в виде компенсации за договор с СССР японцы могли бы в качестве максимальной уступки пойти на возвращение нам Южного Сахалина, отказ от рыболовства в советских конвенционных водах и, возможно, даже на передачу нам части Курильских островов. Ожидать от них добровольного согласия на какое-либо выгодное нам существенное изменение позиции Японии в Маньчжурии, Корее, Квантуне и Северном Китае трудно. Подобное возможно только в результате полного военного поражения и безоговорочной капитуляции Японии. Без этого любые переговоры с Японией не дадут коренного решения проблемы длительного мира и безопасности на Дальнем Востоке. В свете вышеизложенного заключение подобного предлагаемого японцами и ко многому нас обязывающего соглашения вряд ли целесообразно. Однако, выслушать их предложения можно».
В Москве всё это прекрасно понимали, но решили поиграть с японцами в кошки-мышки. «Хирота ничего ясного еще не сказал, – отвечал Молотов послу 15 июня. – Вам по собственной инициативе искать встречи с Хирота не следует. Если он опять будет напрашиваться на встречу, то его можно принять и выслушать и, если он опять будет говорить общие вещи, то следует ограничиться заявлением, что при первой же возможности (намек на диппочту) Вы сообщите в Москву о беседах. Дальше этого идти не следует». Утвердил инструкции лично генсек. «Малик делал все возможное, чтобы убедить японцев, что пакт о нейтралитете все еще остается в силе, хотя Сталин намеревался нарушить его, когда придет нужный момент» (9), – сделал вывод историк Ц. Хасэгава.
В тот же день, 15 июня, лорд-хранитель печати Кидо Коити, ближайший политический советник монарха, заявил премьеру Судзуки и ключевым министрам о необходимости добиться советского посредничества для заключения мира, который предусматривал бы сохранение императорской системы . 22 июня сам император Сёва сказал об этом Того в присутствии главы правительства. Возможно, на него подействовал разговор с начальником генерального штаба Умэдзу 9 июня, который, вернувшись из инспекционной поездки по Маньчжурии, доложил, что Квантунская армия практически небоеспособна и располагает боеприпасами на один серьезный бой. Умэдзу знал тамошнее положение лучше, чем кто бы то ни было, поскольку с 1939 по 1944 гг. командовал Квантунской армией.
Страницы: 1 2