Профессор Долин о себе, о японском характере и подготовке русистов
Долин Александр Аркадьевич – это известный японовед, переводчик, писатель. Доктор наук, профессор, член Союза писателей России.
Автор ряда монографий, более десяти сборников переводов японской поэзии на русский язык, в том числе таких известных книг, как «Цветы ямабуки», «Багряные пионы», «Алая камелия». В связи с выходом в России классической антологии Х века «Кокинвакасю» А.А.Долин в 1995 году был награжден премией Всеяпонской ассоциации переводчиков «За выдающийся вклад в культуру». Книга «Кэмпо — традиция воинских искусств», написанная им при участии Г.Попова и изданная в Германии и России, стала бестселлером, разошлась тиражом около миллиона экземпляров и продолжает переиздаваться до сих пор.
Автор двух книг о России времен перестройки, изданных в Японии. Живет в Японии, женат.
— Александр Аркадьевич, вы из семьи филологов? Откуда такая страсть к литературе?
— Совсем наоборот. Это романтическая история. Моей сестре Веронике, ныне приме русского шансона, тоже часто задают этот вопрос. Дело в том, что родители мои никакого отношения к гуманитарным наукам не имели. Отец во время войны был боевым летчиком, потом всю жизнь занимался космосом. Мама была врачом-физиологом, дед был ближайшим учеником академика Павлова и крупным теоретиком физиологии высшей нервной деятельности.
Нас с сестрой тоже прочили по биолого-медицинской линии, но мы надежд не оправдали. У меня всегда был гуманитарный склад, я совершенно не любил естественные науки и думал пойти на филфак. Шел 1966 год. В результате очередной реформы школу оканчивали одновременно десятые и одиннадцатые классы. Конкурс везде удвоился. Я подал было документы на филфак, но потом перенес в ИСАА. У меня уже тогда был особый интерес к Японии, и вот почему. Мой дед, физиолог, в 30-е годы уехал на некоторое время работать в Сухумский обезьяний питомник, спасаясь от Большого террора. С началом войны он вернулся в Ленинград и всю блокаду был главным врачом Центрального госпиталя.
До этого дед был слегка знаком с академиком Конрадом, которого к тому времени посадили, и во время блокады спас его племянницу. Потом, после освобождения Конрада, они сблизились, и знакомство продолжалось до самой смерти деда в 1969 году. Когда я учился еще в классе девятом, дед меня к Конраду повел, и я потом захаживал к нему не раз. Это не носило характера преподавания, но Конрад со мной много беседовал в просветительском плане, да и жена его тоже. Эти беседы о культуре сыграли в моей биографии немалую роль.
— Он вас «благословил»?
— Благословил и, сейчас об этом можно сказать, помог стать именно японистом. Сдал-то я все на «пятерки», но распределение тогда было принудительным, и именно Конрад опосредованно помог мне попасть на японское отделение. После университета я распределился в Институт востоковедения. Мы пришли туда с Георгием Кунадзе, ставшим позже заместителем министра иностранных дел, сидели с ним в университете за одной партой. Начальником же нашим был тогда Игорь Латышев, он Кунадзе практически выпестовал.
Меня тоже очень долго пытались повернуть на какие-то политические исследования, и мне время от времени приходилось заниматься реферированием по политическим проблемам — я был лишь младшим научным сотрудником. Тем не менее, я последовательно стремился заниматься литературой и культурой, к чему в конце концов и пришел.. Сейчас можно сказать, что это было довольно экстенсивное развитие: не было свободы выбора, не было полевых исследований, была жесткая идеологическая цензура.
— Как я понимаю, настоящих возможностей развития не было практически до попадания в Японию?
— По сути дела так. Сначала я занимался японским романтизмом, потом вместе с моим учителем Ириной Львовной Иоффе переводил поэтическую часть в «Повести о доме Тайра», ну и так далее… С середины 70-х начал довольно активно интересоваться всяческими боевыми искусствами и почти сразу задался такой мыслью, что надо бы на эти темы что-нибудь написать. Я стал собирать всю литературу, которую мог достать, что было очень трудно в то время: ведь будо были под запретом, и ввоз такого рода книг преследовался по закону. Тем не менее, друзья привозили. Кто-то предлагал ксероксы. Раскапывали старинные японские, китайские, вьетнамские трактаты по боевым единоборствам и переводили с оригинала.