Свет и тени Токийского процесса – 3
Наиболее юридически сомнительной и наименее мотивированной стороной Токийского процесса представляется обвинение против дипломатов: бывших министров иностранных дел Хирота, Мацуока, Того, Сигэмицу и бывших послов Сиратори и Осима. Поскольку все они в той или иной степени были причастны к советско-японским отношениям (Хирота, Сигэмицу и Того были послами в Москве), на этой категории мы остановимся более подробно.
Историю формирования списка «военных преступников категории А» (главной) мы знаем далеко не во всех подробностях. «Первое предупреждение» Япония получила 13 января 1942 г., когда союзники обнародовали декларацию о будущей ответственности стран «оси» за совершенные ими военные преступления (представитель СССР – страны, не воевавшей тогда с Японией, – присутствовал при подписании декларации). Имена потенциальных подсудимых, включая императора Сёва, и требования привлечь их к «суду народов» появлялись в официальных документах и периодической печати союзников еще до окончания войны; неизбежность суда над «военными преступниками» подтвердила и Потсдамская декларация (27 июля 1945 г.), ультимативно потребовавшая немедленной капитуляции Японии.
Да и сами японские лидеры в последние месяцы войны осознали, что с такой перспективой им придется столкнуться уже в ближайшее время. 26 мая 1945 г. начальник Информационного бюро кабинета министров Симомура Кайнан направил премьер-министру Судзуки Кантаро письмо, в котором назвал имена шести человек, которые могут быть квалифицированы как лично ответственные за войну: бывшие премьеры Коноэ и Тодзио, бывший министр иностранных дел Мацуока, бывший военный министр маршал Сугияма, бывшие морские министры адмиралы Симада и Нагано (17). Речь о «военных преступниках» (правда, без фамилий) шла и на императорской конференции 9 августа 1945 г., обсуждавшей вопрос о принятии Потсдамской декларации. «Считает ли министр иностранных дел, что можно передать этих людей (победителям – В.М.)?» – спросил председатель Тайного совета Хиранума. «Обстоятельства могут сложиться так, – ответил Того, – что мы вынуждены будем передать их». В итоге «передадут» обоих – и Хиранума, и Того.
Сразу после капитуляции штаб оккупационных войск начал аресты по спискам, которые составлял шеф контрразведки генерал Торп и утверждал всесильный «сёгун Макартур», после чего они появлялись в печати. Циничные американские журналисты окрестили их «хит-парад Макартура». Наконец, во время подготовки процесса каждая из стран-участниц трибунала представила свои пожелания по формированию итогового списка подсудимых, которой и был принят большинством голосов обвинителей под руководством представителя Великобритании Коминс-Карра. Однако, список порождает множество вопросов, далеко не на все из которых можно найти четкие и убедительные ответы.
Почему одни высшие руководители были включены в него, а другие нет?! Например, адмирал Ёнаи Мицумаса, премьер и морской министр в семи кабинетах 1937-1945 гг., или Арита Хатиро, министр иностранных дел в четырех кабинетах 1936-1940 гг.? Один из непосредственных участников подготовки процесса с советской стороны генерал-майор М.И. Иванов в 1994 г. рассказывал автору, что СССР «не настаивал» на привлечении Ёнаи к суду, и не возражал против истолкования этого эвфемизма в том смысле, что Москва фактически защитила адмирала, известного не только репутацией «либерала», но и давними, с дореволюционных времен, прорусскими симпатиями. Случай Арита сложнее – предания его суду активно требовал Китай, да и заступаться за этого непопулярного дипломата было вроде некому. Однако, советская сторона «не настаивала» и в этом случае.
Генерал-лейтенанта Исивара Кандзи, видного националистического идеолога и своеобразного философа, похоже, спасла не столько болезнь (тот же Мацуока был тяжело болен туберкулезом), сколько репутация непримиримого личного врага Тодзио, «преступника номер один». Образ Исивара как одного из лидеров оппозиции милитаристам был использован для создания представлений о «сопротивлении», необходимых оккупационным властям для дальнейшего «перевоспитания» Японии и диалога с остатками ее элиты. Конечно, для подлинного диалога и тем более сотрудничества с новой властью Исивара – в отличие от атлантистов Ёсида и Сигэмицу – не годился, но зато обладал харизмой и популярностью, которые можно было использовать. Действительно, в 1937 г. он выступал против вооруженной экспансии в Китае, но за подготовку и осуществление «Маньчжурского инцидента» 1931 г. Исивара несет ничуть не меньшую ответственность, чем его друг генерал Итагаки, приговоренный к повешению. Не случайно Китай так упорно настаивал на предании Исивара суду – и как организатора агрессии, и как теоретика милитаризма. Также правительство Чан Кайши требовало «крови» Хирота, Угаки и Арита, возглавлявших министерство иностранных дел в годы «Китайского инцидента», но было вынуждено довольствоваться только первым из них. Хирота был повешен. Атлантиста Угаки, выступавшего поочередно свидетелем обвинения и защиты, спасли заокеанские товарищи по геополитической ориентации. Об Арита уже говорилось – его случай самый непонятный.
Трудно не согласиться с замечанием японского журналиста Вакамия Ёсибуми: «Конечно, акты (японской – В.М.) агрессии в Китае после «Маньчжурского инцидента» были включены в обвинительное заключение, но политические лидеры, проводившие или хотя бы одобрявшие эту политику, не были преданы суду, если позднее они выступали против начала войны с Соединенными Штатами или по крайней мере были скептически настроены к ней. Ответственность за агрессию в Азии была целиком возложена на тех, кто был за войну с США, преимущественно на военных. Большинство лидеров «умеренных», сотрудничавших с трибуналом, было оправдано , а их ответственность за агрессивные деяния в Азии в результате оказалась скрытой под покровом двусмысленности» (18).
Ёсидзава Кэнкити, бывший во время «Маньчжурского инцидента» министром иностранных дел, также остался в стороне от процесса – в отличие от Сиратори Тосио, занимавшего под его началом гораздо более скромный пост начальника Департамента информации. Тогдашний начальник Азиатского бюро МИД Тани Масаюки, будущий министр иностранных дел в военном кабинете Тодзио, был отнесен к «военным преступникам категории А» и находился под следствием, но на скамью подсудимых так и не попал. Военному атташе в Берлине Осима и министру иностранных дел (позднее премьеру) Хирота инкриминировались подготовка и заключение Антикоминтерновского пакта, но Арита, министр иностранных дел, при котором пакт был подписан, выступал только свидетелем. История повторилась и с «укреплением» этого пакта в 1938-1939 гг. Арита снова уцелел, хотя его «подельники»: противник военно-политического союза трех держав премьер Хиранума и сторонники союза послы Сиратори и Осима – были приговорены к пожизненному заключению. Бывшие послы в Риме Хотта и Амо сыграли куда большую роль в присоединении Италии к Антикоминтерновскому пакту в 1937 г. и к Тройственному пакту в 1940 г., нежели их коллега Сиратори – однако, к ним у трибунала особых «вопросов» не возникло. Амо оказался под арестом – ему инкриминировали главным образом работу «японского Геббельса» на посту начальника Информационного бюро кабинета министров – но так и не был предан суду. Хотта же даже не был арестован. Словом, никакой логики не видно.
Если говорить только о тех, кто все-таки попал в список «главных военных преступников», то почему одни оказались на скамье подсудимых и были приговорены к смерти или длительным срокам тюремного заключения, а другие «тихо» выпущены на свободу по окончании процесса?! Например, генерал Абэ, премьер, посол при прояпонском правительстве Ван Цзинвэя в Китае и глава Политической Ассоциации помощи трону? Или «бюрократ-реформатор» Киси, министр торговли и промышленности в правительстве Тодзио («кабинет Перл-Харбора», как называли его американцы) и один из творцов военной экономики? В первоначальный список 28 подсудимых (общее количество осталось неизменным) входили также Абэ и радикальный националист генерал Мадзаки Дзиндзабуро. Однако, по настоянию СССР в апреле 1946 г. в число подсудимых «главного» процесса были включены Сигэмицу и Умэдзу, на тот момент даже не находившиеся под следствием, а потому, в отличие от остальных, ни разу не допрошенные обвинением. Великобритания и Китай уже предлагали привлечь к ответственности генерала Умэдзу, но именно советское требование решило его судьбу.
Общее количество подсудимых решено было оставить без изменения, так что Абэ и Мадзаки просто повезло. Они были вычеркнуты из списка и пробыли в тюрьме до конца процесса, после чего их выпустили без предъявления обвинения, но и без извинений. Японский историк Кодзима Нобору утверждает, что из списка их исключили по инициативе советской стороны, но это, скорее, недоразумение (19). Возможно, столкнувшись с необходимостью остаться в рамках заранее запланированного числа, советская сторона сочла этих двух генералов наименее «опасными». Кстати, до сих пор не вполне понятно, откуда взялась сама цифра 28. Есть версия, что она определялась количеством мест на скамье подсудимых, но, по-моему, такое объяснение не серьезно. Если бы организаторы процесса непременно хотели предать суду кого-то еще из потенциальных кандидатов, решить подобную «проблему» не составило бы большого труда.
Почему на Токийском процессе, в отличие от Нюрнбергского, не было своего Кальтенбруннера – никого из руководителей политической полиции и других карательных органов, например, военной жандармерии кэмпэйтай? Конечно, Хиранума некогда был генеральным прокурором, а Тодзио возглавлял кэмпэйтай Квантунской армии, но судили их не за это. Почему не был предан суду никто из представителей финансовой олигархии, на чем неизменно настаивал Советский Союз? Почему среди подсудимых не было никого – за исключением Окава и Хасимото – из руководителей националистических организаций и «тайных обществ», существование которых так беспокоило американских следователей?
Вопрос о «карающих органах» я оставляю открытым, потому что ответа на него не знаю и в доступной мне литературе не нашел. Почему-то его обходят вниманием практически все, пишущие о процессе. В отношении «капиталистов» было принято принципиальное политическое решение, критику которого советскими авторами можно признать обоснованной. Однако, заслуживает внимания и позднейшее замечание судьи Ролинга о том, что многие финансисты и промышленники были против разорительной войны, которая ставила под угрозу успех их экономической экспансии. Что же касается «националистов», то здесь у консервативной части оккупационной администрации имелись свои расчеты – «приручить» их и использовать против возможной коммунистической революции в Японии, перспектива которой казалась тогда вполне реальной. В послевоенный истеблишмент встроились вчерашние «крайне правые», например, Сасакава Рюити и Кодама Ёсио, антикоммунисты, ставшие «демократами» и атлантистами. Окава и Хасимото встраиваться не хотели, а потому оставались под подозрением до самой смерти. Кроме того, история радикально-националистического движения в довоенной Японии показала его фатальную раздробленность и неспособность к объединению. Никакой реальной опасности для новой власти оно не представляло (20).
Для полноты картины суду были нужны свой Геббельс и свой Розенберг. Отсутствие рейхсминистра пропаганды среди подсудимых в Нюрнберге вызывало жгучую досаду у победителей, а шеф радиовещания Фриче и журналист-юдофоб Штрейхер в качестве замены главе «министерства правды» смотрелись бледно. Судьба их тоже оказалась разной: Штрейхер был повешен, а Фриче, несмотря на протесты советской стороны, оправдан, хотя первый вел пропагандистскую деятельность как частное лицо (в 1940 г. он был снят со всех партийных постов, а административных не занимал никогда), а второй был высокопоставленным государственным чиновником. Нацистскую же идеологию в лице Розенберга покарали по полной программе – виселицей.
Японские коллеги Геббельса по должности – начальники Информационного бюро кабинета министров Ито Нобуфуми, Тани Масаюки, Амо Эйдзи и Огата Такэтора (первые трое – бывшие дипломаты, последний – один из руководителей газетного концерна «Асахи») были вполне безликими чиновниками. Они не только не имели зловещей репутации, но и отличались весьма умеренными взглядами, а потому для эффектного «действа» не годились. Пламенный поклонник Гитлера и Муссолини, политик и публицист Накано Сэйго покончил с собой в 1943 г., затравленный режимом ненавидевшего его премьера Тодзио, который теперь сидел на скамье подсудимых в качестве главного фигуранта. Поэтому «пропагандистов» на суде представляли Араки, Окава, Сиратори и Хасимото.
Семидесятилетний Араки выглядел уже далеко не так грозно, как пятнадцатью годами ранее, когда его имя гремело по всему миру. Окава – идеальный кандидат в Розенберги – в первый же день процесса, 3 мая 1946 г., скандализовал публику истерическими выкриками и ударил сидевшего перед ним Тодзио ладонью по наголо обритой голове. Заседание прервали, и больше философ в зале суда не появлялся, сменив тюремную камеру на палату психиатрической клиники, где проводил время за писанием мемуаров и переводом Корана. Экспертиза признала Окава невменяемым, и дело его трибуналом не рассматривалось, хотя подлинность его психического расстройства вызывает сомнения . Имя отставного полковника Хасимото связывалось с антиправительственными заговорами первой половины 1930-х годов – в том числе против тех, кто теперь обвинялся вместе с ним в общем «заговоре против мира», – и с потоплением американской канонерской лодки «Panay» в Китае в 1937 г., что чуть не привело к войне. Как националистический идеолог он был известен куда меньше, чем Араки и Окава, так что его включение в число главных «военных преступников», при отсутствии многих более влиятельных и известных фигур, вызывало законное недоумение. Главным обвинением против Сиратори, хоть он и был кадровым дипломатом, стали его статьи, лекции и даже частные письма политического содержания, что позволяет отнести его к числу «пропагандистов». Дело против него следует признать одним из наиболее бледных и невыигрышных со стороны обвинения, что не помешало трибуналу приговорить его к пожизненному заключению.
Первоначально вслед за главным судом над «военными преступниками категории А» предполагалось организовать дополнительные процессы, подобно «процессу Вильгельмштрассе» (дипломаты и государственные чиновники) в Германии, благо потенциальных подсудимых среди находившихся в тюрьме Сугамо генералов, адмиралов и министров было предостаточно. В конце октября 1948 г. было официально объявлено о подготовке и скором начале второго процесса против 20 обвиняемых, включая последнего начальника Генерального штаба флота адмирала Тоёда Соэму, бывших министров Гото Фумио и Аоки Кадзуо, дипломатов Амо Эйдзи, Тани Масаюки, Сума Якитиро, а также Окава, которого сочли выздоровевшим. Несмотря на то, что все они находились в заключении уже три года, полностью «дела» были подготовлены только против Тоёда и генерала Тамура, так что процесс грозил затянуться на многие годы. Суд над адмиралом Тоёда все-таки начался, но закончился его оправданием в сентябре 1949 г.
От задуманного продолжения отказались в основном по настоянию США и Великобритании. Советский Союз в 1950 г., с очередным обострением «холодной войны», попытался поднять вопрос о привлечении к суду императора Сёва, но этому решительно воспротивился Вашингтон. По мнению большинства победителей, одного большого действа было достаточно для «перевоспитания» японцев и утверждения нового официального взгляда на события прошлого. Кроме того, разногласия между вчерашними союзниками, проявившиеся уже во время Токийского процесса, только нарастали и ставили этим под сомнение эффективность нового суда. Да и внутреннее положение Японии, где активизировались экстремистски настроенные «левые», поддерживаемые и вдохновляемые Москвой, делало нежелательным новое, неизбежное в ходе и результате процесса, разжигание страстей (21).
Главной целью оккупационной администрации было не столько публично покарать как можно больше лидеров вчерашней Японии, сколько устранить их от реальной власти, лишить их возможности влиять на политику или общественное мнение. Эта задача была успешно решена в ходе «чисток» довоенной элиты; аналогичный прием потом применили и против «красных» (22). По окончании оккупации большинство «вычищенных», доживших до этого момента, вернулось на государственную службу, в политику или бизнес, но теперь они, за немногими исключениями, превратились в верных сторонников «демократизации» Японии, а также союзнических или, по крайней мере, партнерских отношений с США.
Читайте далее:
Свет и тени Токийского процесса – 4
Начало цикла читайте здесь:
Свет и тени Токийского процесса – 1
Cвет и тени Токийского процесса – 2
Автор: Василий Молодяков, 31.08.2010