Волшебные пейзажи Японии: там, где оживает театр Но
Печальные пейзажи, дикие водопады и затерянные храмы – проделайте этот посвященный театру Но путь через полуостров Кии (Kii) к острову Садо (Sado) в Японии, притягательной далекой стране, в нашей серии статей «Travel Awards 2011».
Но – это классический японский театр, живая средневековая традиция, у которой было много выдающихся современных последователей, от Йетса и Брехта до Бриттена и Куросавы. О вещах такого рода каждому следовало бы узнать побольше, и, несомненно, так бы и было, если бы слова «средневековый» и «традиция» не вселяли мрачных предчувствий. В конце концов, во время работы в Опере Шотландии в Глазго мне удалось перебороть себя. Посвященный дзэн сюжет, постановку которого мы делали, разбудил во мне интерес к японской драме.
Оказывается, стоило прислушаться к Йетсу и Бриттену. Мне было стыдно за свой недавний скептицизм. Вдохновленный поэзией пьес и их глубоким восприятием природы, я решил отправиться в Японию и увидеть их в театре. Моя любимая пьеса, «Мацукадзэ» («Matsukaze»), вызывает в воображении место своего действия, пляж Сума, в тоскливых осенних образах – ветер, свистящий над берегом, серебристое отражение луны в темной воде, крики журавлей, в сумерках вылетающих из камышей.
Опьяняет чувство того, что место наполнено духами – в том числе самой Мацукадзэ, тоскующей по потерянному возлюбленному. Слово «мацукадзэ» также обозначает шум ветра в соснах. Пьеса полна встреч между путешественниками – монахами, паломниками, изгнанниками – и этими духами. По всей Японии люди оставили знаки и даже храмы, обозначающие места таких встреч. Некоторые из них сейчас скрыты железнодорожными путями или улицами городов, но все они волшебным образом притягивают читателей.
Пляж Сума всегда казался мне очаровательным. Но мое путешествие, посвященное Но, началось в другом месте – на полуострове Кии, дикой гористой местности к югу от Киото. Это основное место паломничества в средневековой Японии, так что это хорошее начало пути для того, кто хочет пройти по стопам одиноких странников, встречающихся во многих пьесах. Я был очарован их религиозной восприимчивостью. Смесь буддизма и местного синтоизма лежит в основе восприятия мира природы в пьесах Но.
Автобусная поездка вдоль сурового горного хребта полуострова целиком погрузила меня в их мир. Пики не намного более высокие, чем шотландские, но невозможно крутые и безжалостные. В этих лесах по-прежнему водятся медведи, обезьяны и дикие кабаны. Одинокие деревушки ютятся на краях широчайших ущелий. Вглядываясь в их глубины, я испытывал благоговейный страх, который, должно быть, эти горы когда-то вызывали у путешественников.
В средние века будды свободно общались с духами природы – божествами скал, рек и деревьев – так что вся страна стала своего рода мандалой, объектом мистического созерцания. Путешествие по этой священной земле могло заставить ощутить непостоянство всего существующего и открыть душу природе. Самым насыщенным было посещение отдаленных храмов Кумано, расположенных вблизи южного побережья Кии.
Две ночи мне пришлось провести в Юноминэ (Yunomine), находящемся на последнем участке древнего паломнического пути в Кумано. Солнце уже село к тому времени, как показалась деревня – цепочка мерцающих огоньков, теряющихся в темноте. Традиционная гостиница («рёкан», «ryokan») «
Каждый прием пищи был пиршеством из трех или четырех смен блюд, которые приносила в мою комнату жизнерадостная хозяйка гостиницы, одетая в кимоно. Поставив внушительный поднос на покрытый татами пол, она расставляла на доходящем до колен столике изящную композицию из восьми или более тарелок, напоминающих ювелирные изделия, – жареную и соленую рыбу, соленые сливы, морские водоросли и овощи, желе, овсянку, сладкий соус, суп и тушеное мясо, сасими (sashimi) и рыбную икру, рис и тофу (tofu) в различных формах, а также сябу-сябу (shabu-shabu) – тонко нарезанные ломтики мяса, приготовленные в кипящем бульоне прямо на столе.
К завтраку подавалось «онсэн тамаго» («onsen tamago») – яйцо, сваренное в воде горячего источника через дорогу. Этот источник, расположенный рядом с рекой Юнотани (Yunotani), струящейся через деревню, – самый скромный объект всемирного наследия ЮНЕСКО, который только можно себе представить, – крошечный деревянный домик над горячим водоемом. Люди пользуются им на протяжении 1800 лет, что делает его старейшим из известных онсэнов Японии.
Последние мили до храма я шел по лесу, поднимающемуся высоко на гору над самым величественным из трех храмов – Кумано Хонгу (Kumano Hongu). Это прекрасный комплекс, состоящий из деревянных зданий с крышами из коры. Но наиболее священна сама местность – остров на слиянии двух рек в обширной впадине, где крайне неровный ландшафт, кажется, открывается и переводит дыхание. Глядя на него, вы делаете то же самое.
Аналогичное чувство я испытал рядом с величественным водопадом Нати (Nachi), ками – или божеством – второго храма. Там, в этой древней кипарисовой роще в прохладных октябрьских сумерках, я делал то же, что и рядом с любым старым британским водопадом, хотя и не настолько грандиозным: я смотрел и слушал, позволяя своим мыслям раствориться в его непрерывном шуме. Затем, размышляя о простых, напоминающих рамку картины деревянных арочных воротах – тории, подобные которым можно найти в любом японском храме, – я задавался вопросом: возможно, их древний создатель не имел иной цели, кроме возвеличивания чувства, которое только что испытал и я.
Следующую часть своего паломничества я совершил сам – путешествие обратно через полуостров и на запад – к пляжу Сума, где Мацукадзэ, бедная солеварка, влюбилась в изгнанного придворного Юкихиру (Yukihira), которым потом была покинута. Пляж находится в тихом пригороде Кобэ, чарующей полоске города, протянувшейся вдоль тихоокеанского побережья ниже покрытых лесом холмов. Их смутные очертания в сумерках позади беспорядочного нагромождения крыш Сумы навевают мысли о диком печальном береге в «Мацукадзэ» – холмы, океан, осенняя луна, цапли и плещущаяся в воде рыба.
В переулке я обнаружил храм, посвященный Мацукадзэ. В отличие от Юкихиры, который был исторической фигурой, ее образ был создан драматургом Дзэами (Zeami), непревзойденным гением Но. Возникает чувство, что седая легенда и исключительная сила его поэзии поселили здесь ее дух. Рядом с ее храмом находится пенек той согнутой ветром сосны, которую ее призрак когда-то перепутал с ее богоподобным возлюбленным.
Бредя по щиколотку в воде и думая о поэзии Дзэами, я пристально вглядывался в бесчисленные острова Внутреннего моря к западу от Сума и задавался вопросом, есть ли на них дикий пляж, где одинокий путешественник может до сих пор слышать мацукадзэ, шум ветра в соснах. Я искал его в Садо, северном острове, куда сёгун сослал пожилого Дзэами. В своем удивительном описании путешествия «Кинтосё» («Kintosho») он описывает Японию как мандалу, превращая свое изгнание в паломничество, а Садо – в священную землю.
Я провел весь день в совершенном одиночестве на неприступном горном северном массиве острова, пробираясь через лесистую местность, сверкающую осенними красками, к туманному лесу из огромных узловатых кедров, возрастом старше самого драматурга. Садо также изобилует уединенными старыми храмами, скромными театрами Но и потрясающими суси-барами, но в последний день своего пребывания я предпочел им место, раньше известное мне только по названию – залив Ода (Oda).
Узкая прибрежная дорога, ведущая на юг, петляла вокруг гор, параллельно глубоким ущельям, мимо садов хурмы и рыбацких деревушек в скалистых бухтах. Путь был непростым, и к тому времени, как мы с моим гидом Такаюки (Takayuki) добрались до Оды, мы уже начали опасаться, что я опоздаю на вечерний паром. Он привел меня на выступ, с которого открывался вид на все южное побережье – вереница многочисленных заросших лесом мысов, резко обрывающихся в море.
Подгоняемый осенним дождем, я в одиночку выбежал на усеянный галькой пляж на краю мыса. Именно здесь Дзэами впервые ступил на остров своего изгнания, навсегда отдавшись «изменчивой жизни облаков и воды». В его память на берегу расположен приземистый монумент из камня. На его вершине растет единственная молодая сосна, остальные, старые и высохшие, находятся вокруг. Сквозь дождь и шум моря я слышал, что Такаюки звал меня, но, помня о своих впечатлениях от Нати, долго стоял как вкопанный и слушал.
Я слышал мацукадзэ, смешивающийся с дождем и волнами, напоминающий голос, печальный, настойчивый и тоскливый.
Компания «
Дальнейшую информацию о театре Но можно получить
Перевод на русский: Наталья Головаха для «Fushigi Nippon / Новости из Японии», 15.10.2011