Образ Японии в России – непрочитанный доклад
Царская Россия или вовсе не занималась своим пиаром, или занималась им плохо. Во всяком случае, эту «имиджевую войну», как называется наша с Александром Кулановым книга, Россия Японии проиграла. Попытки тогдашних российских властей разыграть карту «японских денег» в русской революции оказались в целом неудачными. Но не потому, что Япония не финансировала революционное и сепаратистское движение в Российской империи. Финансировали – это хорошо известно. А в основном потому, что общественность уже не верила официальной пропаганде или помогавшей ей националистической, правой журналистике.
«Золотой век» российско-японских отношений, последовавший за Портсмутским мирным договором 1905 года и продолжавшийся до русской революции 1917 года, в последнее время привлекает всё большее внимание историков, хотя еще недостаточно известен широким кругам и в России, и в Японии. А жаль – внимательное изучение его исторического опыта могло бы помочь решению многих сегодняшних проблем и, во всяком случае, установлению «атмосферы доверия», о которой так любят говорить дипломаты обеих стран.
Русская революция всё радикально поменяла. Прежде всего она жестко идеологизировала и образы, и имиджи наших стран. «Русский» в Японии стал синонимом «коммуниста». Для одних это был идеал, для других – воплощение всех зол, два полюса. Боровшиеся с коммунизмом внутри страны, японские власти неизбежно должны были заняться имиджмейкингом, чтобы объяснить соотечественникам, что такое Советская Россия и чем она для них опасна. В свою очередь, большевистские хозяева России, исходившие из концепции «империалистического окружения», которую можно выразить формулой «кругом враги», должны были формировать образ «японского милитаризма» (позднее – «японского фашизма»), который постоянно угрожает «первому в мире государству рабочих и крестьян».
Должен заметить, что советская пропаганда – в отличие от американской или британской в годы Второй мировой войны – никогда не воспитывала негативного отношения к японцам по национальному или расовому признаку. Коротко ее сущность можно сформулировать так. «Японские милитаристы, капиталисты и помещики – наши враги. Японские рабочие и крестьяне – наши братья, которых эксплуатируют японские капиталисты и помещики». Это объясняет то, что у подавляющего большинства русских не было национальной неприязни или презрения по отношению к японцам даже в периоды наибольшего политического противостояния двух стран.
С точки зрения образа Японии в России, 1920-е годы во многом были продолжением предыдущего периода. Они отмечены такими знаковыми событиями, как приезд в Японию в 1926 году популярнейшего советского прозаика тех лет Бориса Пильняка, красочно описанный в его книге «Корни японского солнца», и гастроли в Советском Союзе год спустя театра Кабуки – кстати, первый выезд этого театра заграницу. Советский читатель с интересом читал произведения Акутагава и Танидзаки, а также первые переводы Анны Глускиной из «Манъёсю» – на сей раз сделанные уже с японских оригиналов. Так что образ «живописной Японии» был жив.
Власти осуществляли общий контроль над информацией об окружающем мире, попадавшей в Советский Союз, но еще не проводили тотальный имиджмейкинг для внутреннего употребления. Ситуация изменилась с началом «Маньчжурского инцидента» осенью 1931 года и с дальнейшим резким ухудшением советско-японских отношений. Тогда Сталин велел начать «некрикливую», но масштабную пропагандистскую кампанию «против мерзавцев из Японии» (это его собственные слова). По причине пролетарского интернационализма о «желтой опасности» не могло быть и речи, но образ «страны самураев» превратился с имидж «японского врага», целенаправленного создаваемого пропагандой. В дело шло всё, включая пресловутый «меморандум Танака». Советские писатели еще ездили в Японию, но от них стали требовать участия в «имиджевой войне». Это отчетливо видно по второй книге Пильняка о Японии «Камни и корни» о его приезде в эту страну в 1926 году. Вместо изящной прозы «Корней японского солнца» перед нами наспех написанная агитка, лишь на некоторых страницах которой видна рука мастера. Однако Пильняк был большой хитрец и под видом «самокритики» перепечатал в новой книге почти половину старой, от которой как бы отрекался.
Воздействие этой массированной пропагандистской кампании, рассчитанной на людей недостаточно образованных и информированных, но жаждущих получить четкие ответы на все вопросы, сказывается до сих пор. Аналогичный процесс шел и в Японии, где его влияние тоже не исчезло. Массовое сознание не хочет расставаться с химерами прошлого и собственными страхами, особенно если их подпитывают средства массовой информации. Именно этот фактор – назовем его, гальванизацией имиджевых трупов – очень мешает установлению атмосферы доверия. А поскольку этот процесс продолжается, то о взаимном доверии остается только мечтать.
С начала 1930-х и до конца 1950-х годов советская пропаганда создавала крайне односторонний имидж Японии. Но односторонний – не значит непременно отрицательный. Например, переводили многих японских писателей, но исключительно «прогрессивных», то есть коммунистов или сочувствующих им. На протяжении тридцатых годов имидж был преимущественно негативным. Напомню, что в конце 1930-х годов были репрессированы, посажены в тюрьмы или расстреляны, почти все советские японисты, как ученые, так и переводчики. После заключения пакта о нейтралитете в 1941 году пропаганда несколько сбавила обороты. Небольшая, но интересная деталь: в 1942 году в Москве был издан перевод известной книги Исии Кикудзиро «Дипломатические комментарии». В 1945 году ситуация опять переменилась – советскому руководству надо было объяснить вступление в войну против Японии, несмотря на наличие пакта о нейтралитете.
После «победы над милитаристской Японией» имидж поменялся опять. Трудно сказать, насколько реальными советское руководство считало перспективы коммунистической революции в Японии или ее мирную трансформацию по социалистическому пути, однако советская политика и советская пропаганда прилагали очевидные усилия, чтобы «оторвать» Японию от США и их союзников. В имидже Японии, а затем и в ее образе начинают звучать темы оккупации и атомных бомбардировок, призванные пробудить симпатию к «простым японцам», которые стали жертвой сначала собственных милитаристов, а затем американских империалистов. Образ «Хиросимы и Нагасаки» накрепко засел в сознании россиян до настоящего времени. Многие из них искренне не понимают, как и почему японцы «простили» американцам ужасы атомной бомбардировки и в то же время никак не могут «простить» России, причем уже давно не Советской, сибирский плен Квантунской армии и пресловутые «северные территории». Для правильного понимания образа Японии в русском сознании этот момент очень важен.
«Оттепель», начавшаяся в Советском Союзе в середине 1950-х годов, в сравнительно малой степени затронула общественно-политическую сферу, зато ярко проявилась в сфере культуры и искусства. Степень контроля над информацией была тотальной, но сам контроль смягчился. В Советском Союзе стали издаваться произведения не только писателей-коммунистов и апологетов советской системы, но и таких «буржуазных» авторов, как Кавабата Ясунари, если говорить о японцах. Появилось много переводов, причем хороших, классической литературы и прозы нового времени. Из известных современных писателей под запретом оказался только Мисима Юкио – исключительно в силу политических, а не литературных причин. Огромной популярностью пользовалось японское кино, например, фильмы Куросава Акира. Вторую жизнь обрели собранные еще до революции коллекции японского искусства, включая собрание Китаева. Стали выходить книги о современной Японии, содержавшие не только политизированную пропаганду. Классический пример – «Ветка сакуры» Всеволода Овчинникова.
Еще один важный фактор формирования образа Японии в советское время – технический и даже бытовой. Японский радиоприемник, стереопроигрыватель, кассетный аудиомагнитофон, затем видеомагнитофон были мечтой каждой советской семьи, а их наличие в доме – показателем материальной обеспеченности и социальной успешности. В 1970-е годы окончательно сформировался образ Японии как технической супердержавы и одновременно страны, где эти блага широко доступны в быту, если не вообще каждому. Одно дело – космический корабль или атомный ледокол, это где-то далеко. Совсем другое дело – магнитофон, тостер или игрушечный робот (у меня был такой в детстве, и я им очень гордился). Сейчас этот компонент не играет большой роли, но важен для понимания эволюции и динамики образа.