Российский японовед награждена Орденом Восходящего Солнца
Это особенное мироощущение можно обнаружить уже и в «Гэндзи», но с максимальной полнотой оно выражается, пожалуй, в хайку — японских трехстишиях, которые видятся мне квинтэссенцией всей национальной культуры в целом. Примечательно, что именно хайку, эта самая, казалось бы, национально окрашенная форма японской поэзии, стали своеобразным даром японцев мировой литературе, ведь в настоящее время хайку пишут во всех странах и сами японцы говорят об интернационализации хайку. Это распространение японских трехстиший, выход их за пределы одной страны — не столь уж необъяснимое явление, ведь хайку — это не столько форма поэзии, сколько определенный способ мышления, определенный способ видения мира. И истоки этого видения мира можно обнаружить уже в хэйанской литературе. Поэтому мой переход от самого крупномасштабного произведения японской литературы, каковым является «Гэндзи», к самой краткой литературной форме — хайку, которой я преимущественно занимаюсь в настоящее время, внутренне обоснован и вполне естествен. К тому же я вряд ли бы сумела понять и оценить хайку так, как могу это сделать теперь, после тринадцатилетнего общения с Мурасаки Сикибу.
— За эти годы у вас не возникло ощущения, что Мурасаки жива, что она рядом с Вами?
— Да, мне казалось, что я ощущаю ее очень близко. Когда я читала ее дневник, у меня возникло даже чувство, что между нами существует определенное внутреннее сходство. Да, одно из самых чудесных свойств литературного произведения — делать возможным общение с человеком, удаленным от тебя временем и пространством. Мурасаки Сикибу жила в другом веке, в другой стране, но, читая то, что написано ее рукой, мы можем проникать в ее мысли, в ее чувства и общаться с ней не менее полноценно, чем мы общаемся с живыми людьми. И надо сказать, что хэйанская литература создает самые благоприятные возможности для подобного общения.
Если взять первые европейские романы, то, не говоря уже о том, что они появились гораздо позже «Гэндзи», они всегда изображают идеализированных, вымышленных героев, очень обобщенных и упрощенных, наделенных, как правило, каким-то одним качеством и действующих к тому же в идеальных, вымышленных обстоятельствах. Женская проза эпохи Хэйан, и особенно «Гэндзи», описывает живых людей, меняющихся сообразно жизненным обстоятельствам, думающих, чувствующих так, как это делают реальные люди. Прелесть хэйанской литературы, помимо всего прочего, заключается именно в том, что она через многие века донесла до нас дыхание живой жизни. К тому же уже тогда возникло удивительное свойство японской литературы, и не только литературы, но и всей культуры в целом: передавать сложное через простое — смутность и сложность человеческих чувств не через усложненный и не менее смутный образ, как это часто бывает в европейской литературе, а через зримую, осязаемую конкретность детали. Это движение от конкретности к мысли и чувству, от единичного личного переживания
к обобщению характеризует, по-моему, все уровни японской литературы.
— Закончив перевод, Вы еще долго находились под влиянием этой работы? Инерция была сильная?
— И да, и нет. Можно сказать, что работа над «Повестью о Гэндзи» стала для меня школой во многих отношениях — и с точки зрения восприятия японской культуры, и с точки зрения формирования меня как переводчика, и даже с точки зрения формирования меня как личности. «Повесть о Гэндзи» — неотъемлемая часть моего существования. Не будь в моей жизни «Гэндзи», я была бы, пожалуй, другим человеком. С этой точки зрения, конечно, можно сказать, что влияние «Гэндзи» я продолжаю ощущать до сих пор. С другой стороны, мне кажется, что было бы неправильно связывать мое имя исключительно с «Гэндзи». «Повесть о Гэндзи», конечно, во мне, со мной, но все-таки она уже в прошлом. Почти сразу же после окончания работы над романом я очень увлеклась хайку, найдя в этой поэтической форме максимальную созвучность собственным наклонностям и стремлениям. Вот уже около десяти лет я занимаюсь переводами японских трехстиший и связанной с ними прозы хайбун. Мне вообще ближе краткие литературные формы.
— Вы за 13 лет не отвыкли от современного, разговорного языка?
— Немного отвыкла, но все время старалась читать, общалась с приезжающими в Москву японскими друзьями. Разумеется, этого было мало, но ничего не поделаешь. Для того чтобы владеть разговорным языком, необходимо постоянное общение, и в какой-то степени я восполнила недостаток своих знаний несколько лет назад, когда провела в Японии целый год. Мы с мужем жили в Киото, исходили город и его окрестности вдоль и поперек. Разумеется, если бы я имела возможность поехать туда, когда переводила «Гэндзи», может быть, и перевод получился бы лучше. А так для понимания реалий приходилось довольствоваться только книжными иллюстрациями. Спасибо японским друзьям, они снабдили меня всей необходимой литературой.
— Что было потом, после «Гэндзи»? Чем вы занимаетесь сейчас?
— Сейчас, как я уже говорила, я занимаюсь в основном поэзией хайку. Сначала публиковала кое-какие переводы в «Иностранной литературе», теперь сотрудничаю с издательством «Гиперион», которое выпустило уже две книги моих переводов — стихи и прозу Кобаяси Иссы и Ёсы Бусона. Сейчас для того же издательства я готовлю прозу великого японского поэта Басё. «Гиперион» специализируется на японской литературе и издало уже немало книг, в основном переводов японской классики. Возглавляет издательство Сергей Смоляков. Это большой энтузиаст своего дела, человек, искренне любящий японскую литературу, понимающий ее и самоотверженно стремящийся ее издавать. Вообще же в издательском деле сейчас не лучшее положение. В начале перестройки, когда исчезли все препоны, казалось, что уж теперь-то… Но
потом все уперлось в финансы. К примеру, в издательстве «Наука» с 1986 года лежит набранный, практически готовый к изданию сборник Дадзая Осаму, прекрасного писателя нашего века, в России почти неизвестного. Его не печатают, потому что нет денег. Да и «Гэндзи» вышел чудом — один японский поэт дал недостающую сумму на то, чтобы напечатать тираж последних томов.
Помимо переводческой работы, я еще преподаю в ИСАА и на курсах, которые вот уже восемь лет существуют при Информационном отделе Посольства Японии. На этих курсах учатся люди, которые интересуются японской культурой и хотят побольше знать о ней. Всех их объединяет любовь к Японии, поэтому иногда их отношение к языку выгодно отличается от отношения студентов ИСАА, которые изучают язык профессионально, но не всегда этого хотят. Японский язык, да и все, впрочем, остальное, трудно освоить, если нет желания. Если же оно есть, то осилить можно любое дело. Даже «Гэндзи моногатари».
Татьяна Львовна Соколова-Делюсина родилась в Москве, дочь крупного китаиста Л. П. Делюсина, работавшего консультантом у секретаря ЦК КПСС Ю. В. Андропова. В 1970 году окончила Институт восточных языков. Филолог. До 1973 года работала преподавателем на городских курсах японского языка, затем в издательстве «Прогресс». Оставив в 1976 году официальную работу, 13 лет занималась переводом на русский язык и изданием классического произведения японской литературы – «Гэндзи моногатари». В 1993 году стала лауреатом премии Японского фонда, год прожила в Киото. Ныне преподает японский язык в ИСАА и на курсах при информационном отделе Посольства Японии в России. Продолжает заниматься переводами японской классики.
Автор: Александр Куланов, 16.06.2008
Страницы: 1 2